Фашисты [litres] - Кирилл Викторович Рябов

– Есть одно дело.

– Заработать есть маза?

Ткачёв посмотрел на приятеля.

– Ещё как, брат, ещё как!

– Ладно. Так вот, я про инструмент спрашивал…

– Дам, дам. Тебе горит, что ли?

– Ну, вообще-то есть немного.

– Завтра завезу.

Ткачёв включил магнитолу, погонял волну и остановился на спорте.

– Шесть – ноль, – сказал комментатор. – Азмун вышел к воротам один на один и элегантно перекинул кожаного дружка через вратаря.

– Кожаного дружка, – сказал Ткачёв. – Ты слышал этого кретина?

– Ты и сам мазохист, – ответил Миша.

– До конца матча несколько минут, – продолжал комментатор. – И у нас тут эпохальное событие! Первый удар по воротам «Зенита». Мяч пролетел мимо.

Они выехали на загородное шоссе. Движение здесь было плотное. Ткачёв сбросил скорость, посмотрел на часы.

– Должны успеть.

– Это хорошо. Но едем-то куда?

– В гости.

Пока они ползли в автомобильном потоке, матч закончился. Шесть – ноль. Было слышно, как свистят трибуны.

– Облом, – сказал Ткачёв. – Меня так даже бабы не кидали никогда.

– Просто ты слишком серьёзно относишься к этому, – ответил Миша. – Так нельзя. Вредно для сердечной мышцы.

– Мне уже всё похрену!

Миша поёрзал на сиденье.

– Вить, может, ко мне поедем? Водочки выпьем, в карты сыграем…

– Я уже наигрался, аж тошно!

Ткачёв свернул с шоссе на двухполосную дорогу, уходящую в парк, проехал два километра и остановился у высоких раздвижных ворот, перекрыв въезд.

– Что дальше? – спросил Миша.

– Будем ждать.

– Ой, зря, зря мы сюда приехали!

– Посмотрим.

– Слушай, глупо это всё. Нас в ментовку сдадут.

– Хочу им в глаза посмотреть.

– Им на твои глаза плевать. Они в месяц зарабатывают больше, чем ты в год.

– Ага.

– Хочешь помучить себя?

– Хочу.

Миша сложил руки на груди.

– Ладно, хорошо. Меня-то зачем притащил сюда? Я им в глаза смотреть не собираюсь.

– Тоскливо одному, – сказал Ткачёв.

Автобус с футболистами появился примерно через час. Ткачёв достал из сумки двустволку, быстро собрал и зарядил.

– Ох, ети твою мать! – выдохнул Миша.

– Я вчера на этих козлов двести пятьдесят тысяч поставил, – сказал Ткачёв, засовывая в карман патроны. И повторил, разделяя слова: – Двести. Пятьдесят. Тысяч.

Автобус остановился у въезда. Водитель стал давить клаксон. Миша вылез из салона и резво побежал прочь. Ткачёв опустил стекло, положил ружьё на дверь и выстрелил сразу из двух стволов. Ружьё грохнуло, подпрыгнуло, и в салоне завоняло горелым порохом. Пули пролетели мимо. Водитель продолжал гудеть. Когда Ткачёв, перезаряжая, вылез из машины, тот опомнился и начал медленно сдавать назад. Места было мало, не развернуться. Автобус въехал задними колёсами в кювет и встал, загородив дорогу. Ткачёв тщательно прицелился и выстрелил дуплетом. Посыпались стёкла. По салону бегали люди. Ткачёв почувствовал азарт охотника. «По полю бы так носились», – подумал он, заходя сбоку. Увидел в окне всклокоченную голову и выстрелил. Голова исчезла, но тут же появилась снова. Ткачёв перезарядил, обежал автобус и стал палить по задним сиденьям. Он расстрелял половину имевшихся патронов, когда услышал вой сирены. Напоследок он выстрелил в бензобак, но промазал. Бросил ружьё и пошёл по обочине в сторону шоссе. Мимо проскочила машина УВО. Видимо, кто-то на базе нажал тревожную кнопку. Ткачёв свернул с дороги и зашагал через парк. Он был спокоен. Шёл и слушал пение птиц. В кармане заиграла мелодия Блантера. Ткачёв достал мобильник.

– Картошки купишь? – спросила Юля.

– Нет, – ответил Ткачёв.

Оргазм был слабый, какой-то притуплённый, видимо, сказалось долгое воздержание. В последний момент Шуйский сдавленно, немного фальшиво застонал, не от удовольствия, а от желания себя подхлестнуть, чтобы как-нибудь обострить ощущения. Лера успела выскочить из-под него и сползти на пол. Шуйский, стоя враскорячку, выстреливал спермой на коричневый плед, которым был застелен диван. Он не мог отдышаться, сердце колотилось с перебоями. Лера надела трусы и выдохнула. Шуйский повернул к ней кипящее лицо.

– Извини.

– За что? – спросила она беззаботно.

На диван запрыгнула собачонка и стала слизывать сперму.

– Фу, – сказала Лера, раздражённо поправляя юбку. – Зоофилия какая-то. Ты так и будешь стоять?

Кряхтя, он выпрямился, встал и тоже натянул трусы. Его мятые штаны валялись посреди комнаты.

– Извини, что так быстро, – сказал Шуйский, потирая грудь в области сердца.

Лера опустилась в кресло, закинула ногу на ногу так, что юбка задралась, и закурила. Она была молода, но курила обычные мужские крепкие сигареты. Морщась, Шуйский натянул брюки. В промежности было влажно и прохладно. «Может, дать собаке вылизать», – подумал он равнодушно.

– Брось, – сказала Лера, выпуская дым кольцами. – Я и не собиралась кончать.

– Почему? – спросил он, глядя на её колени.

Шуйскому хотелось, чтобы желание вернулось, но его не было.

– Потому что не хотела.

– Тебе плохо со мной? – спросил он. Голос его не подвёл, не дрогнул.

– Нормально, – дёрнула плечом Лера. – Не загоняйся. Ты хороший человек.

– Но? – сказал Шуйский.

– Что – но? – спросила Лера.

– Я хороший человек, но… Мне показалось, ты не закончила фразу.

– Без всяких «но». Ты хороший человек.

– По-моему, я говно, – сказал Шуйский, жалковато хмыкнув.

Лера поёжилась.

– Холодно. Батареи чуть тёплые.

За окном темнело. Проехала снегоуборочная машина.

– Ты мне на юбку кончил, – сказала Лера. – Будет пятно теперь.

– Я постираю, – сказал он глупость.

Лера вдруг захохотала низким, блядским смехом. От этого смеха ему стало не по себе. Умолкла она резко, и Шуйский услышал, как за стенкой кто-то весьма умело начал играть на пианино.

– Давай выпьем, – сказал Шуйский. – Коньячку, а?

– Голова болит, – сказала Лера.

– Так вот как раз…

Он взял со стола бутылку и налил в два стакана.

– Меня тошнить будет, – скривилась Лера. – От коньяка давление понижается почему-то.

Он растерянно пожал плечами, смутился и залпом выпил оба стакана. Впрочем, там было мало, пришлось подливать.

– Иди сюда, – сказала Лера ласково.

Шуйский дёрнулся, но увидел, что она подозвала собачонку. Та запрыгнула Лере на колени, принюхалась и стала лизать юбку.

– Дурак ты, – сказала Лера весело.

Шуйский стыдливо поправил штаны в паху.

– Это я собаке, – уточнила она.

– Какой она породы? – зачем-то спросил Шуйский и прислушался. Пианино молчало.

– Кажется, гриффон.

Он выпил третью порцию коньяка. Сердце успокоилось. В голове прояснилось. Шуйский опустился на корточки и погладил Леру по ноге.

– У тебя руки холодные, – сказала она. И правда, её кожа покрылась мурашками.

– Я тебя люблю, – прошептал Шуйский.

– Я рада.

– Хорошо, что ты рада.

Стараясь не задевать кожу, он поднял юбку. У Леры были широкие белые трусы, под тканью треугольничком темнели лобковые волосы. Шуйский уткнулся в них носом. Вспомнил вдруг детский сад. Там был мальчик. Дурачок. Иногда он ни к селу ни к городу говорил: «Мамина пися